2014, февраль, 21. Ковчег.
На несколько неприступных вершин посещённых нами островов Петя доставил вертолётом Майкла и установил обещанные ретрансляторы. Оснащённые специальными приёмниками, они получали записи по секретному каналу, и каждый час воспроизводили их в открытый эфир. Теперь на стандартных частотах звучала созданная талантами месье Жака музыкальная заставка и вступление:
— В эфире – радио Ковчег!
На многих языках передавались сведения о наших победах, назывались имена казнённых «хозяев жизни» и подробности их расставания с этой жизнью, перечень их преступлений и имена жертв. Сообщались списки спасённых людей, а вдруг найдутся родственники? Читались специальные лекции о методах выживания, рекомендации по маскировке от охотников на людей, о том, как бороться с мародёрами. Приводились наглядные примеры объединения людей в коммуны для взаимопомощи и противостояния преступникам в установлении власти силы. Передавались перечни частот и зоны приёма для связи с другими ретрансляторами, готовыми принять сигнал бедствия и передать его на специально созданную Петром приёмную станцию. Её оператором он назначил недавнего пленника Андрея Иванова. Монтируя очередную схему в радиорубке, выделенной ему на «Шельде», он ждал сигналов.
До поры стояла тишина. Длилась она недолго.
— Ковчег, твою мать! Я разыщу и прикончу тебя, где бы ты ни был. Быдло, что ты себе позволяешь? Ну, дождёшься! Чёрный пират Атлантики выставит тебе счёт!
Андрей включил аппаратуру, и в тысячах милях отсюда запеленговал радиостанцию пирата. То-то Петруха на обратном переходе переманил его с «Шельде», и они вечера напролёт паяли, монтировали и упаковывали схемы, потом вертолёт Майкла с трудом отрывался от палубы. Петя оценил коллегу, завязалась крепкая дружба – залог успеха любого предприятия.
Чёрный пират скитался у разгромленной базы на Карибах. Пытался глушить нашу станцию, но не преуспел: его радист не годился нашему электронщику в подмётки. Пусть пока гуляет, доберёмся и до него. Рекомендуем прокатится на Азоры и посмотреть, что его ожидает, болтающиеся на верёвке друзья расскажут. Так и было сказано в эфире, несколько раз названы его меняющиеся координаты, чтобы люди знали, где промышляет бандит. Кроме новых грязных ругательств, ничего поучительного Андрей не услышал в ответ. Добраться же до наших станций у бандита явно не было возможности.
Потом появился передатчик Кена. Он вышел на связь в двухстах сорока километрах от Ковчега, сигнал был устойчивый. Этот Кен сначала бодро передвигался по северным шхерам фиордов, но после передач координат Чёрного пирата повёл оседлый образ жизни. Он жаловался на голодную и холодную жизнь на островах и просил прислать за ним корабль. На холод жаловаться было грех: стояли плюсовые температуры, невзирая на превратившийся в мелкие вихри Гольфстрим, ранее согревавший эти края. Новая география. Снег выпал пару раз за всю зиму. Корабль мы не послали, но я на гидроплане и Майкл на своём вертолёте на бреющих высотах прибыли на остров в сорока милях от передатчика. Ночью мы с Ирвином поднялись на четыре тысячи футов и обследовали местность. В пяти милях от радиостанции Кена обнаружили то, что искали – костры большой стоянки. А когда спланировали и бесшумно пронеслись над лагерем, Ирвин рассмотрел фрегат. Его экипаж пировал на берегу у костров, видны были даже женские фигурки, прислуживающие очередным претендентам на царствование. Вызвали Майкла с Джоном. У них всё было готово. Ракетного залпа и пары бомб хватило кораблю с лихвой. В людей стрелять не стали. Посетили Кена. Взяли тёпленьким, допросили. Провокатор слышал взрывы, сразу всё понял:
— У нас нечего есть, кроме рыбы. Хотели поживиться на вашем судне, их встречается всё меньше, а жить-то хочется!
— Работать не пробовали? – вспомнил Ирвин слова Юргена.
— Пусть работают пленные, у нас их десятка два. Но их можно заставить только силой.
Знакомые всё речи.
— Мы высадим тебя на стоянке. Хотят жить – пусть отпустят пленников. Иначе перестреляем всех без разбору, времена сейчас жестокие. Вы остаётесь на месте, узники уходят на противоположную сторону острова. Когда мы убедимся, что все они целы – будем разговаривать дальше.
— А вы потом нас перебьёте.
— Тебя мы сейчас поднимем на тысячу метров и выбросим без парашюта.
— Понял, понял! Не горячитесь, я всё улажу!
Его таки выбросили из вертолёта, но с высоты десяти метров, в спасательном непроницаемом костюме. Он жабой шлёпнулся в тёмную воду и погрёб к берегу. Оттуда раздалось несколько выстрелов, но боевой машине это были блошиные укусы. Тихо барражируя над местностью, к рассвету мы с Ирвином обнаружили двадцать два человека, движущихся в указанную точку. Спрятав самолёт в укромном месте, в засаде изучаем гостей. Оружия нет, в лохмотьях. Мы на таких уже насмотрелись, сомнения исчезли. По их рассказам, особой жестокости пираты не проявляли. Держали бесплатную прислугу, заставляли рыбачить и рыться в помойках. К тому времени Иван Грозный уже прошёл большую часть пути на «Америке». Вскоре он оставляет нам бочки с горючим и боеприпасы, увозит людей на Ковчег. Что делать с пиратами? Совещаемся с командованием. Остров большой, есть плодородная земля, благословенная рыба. Сбрасываем им несколько парашютов с едой, медикаментами и снаряжением. Хочется верить, что они не пойдут по пути Хайкеса. Хотя мы с Ником снова возражали, а Майкл готов был разнести их стоянку в пыль. Шальная пуля повредила какой-то датчик на его машине. Ладно, пусть живут.
На обратном пути мы с Ирвином решили сделать крюк и осмотреть местность, ещё не исследованную никем из наших людей. Углубились в шхеры. Ничего примечательного. На очередном острове виден дым костра. Человек грамотно подаёт знаки руками. Облетаем на бреющем, а вдруг опять засада? Чисто. Я уже почти профессионально произвожу посадку, подруливаю к берегу. Крепкий пожилой мужчина радует глаз поношенной, но опрятной одеждой, в глазах нет той безысходности, которая ранит в сердце при встрече со страдальцами-одиночками.
— Командир корабля Солнцев, второй пилот Гаусс.
— Русский, что ли? Здравствуй, сын мой. Отец Фёдор, настоятель храма Святой Богородицы в Никольском, — по-русски отвечает мужчина.
Ирвин не понимает.
— Это русский священник, извини, он, видимо, не говорит по-английски.
— Почему же, мы обучены языкам, я сына трижды навещал, всегда без толмача обходился, — с хорошим произношением отвечает святой отец на английском.
Ну вот, теперь у нас и приход появится, только опиума для народа нам и не хватало. Не скрою, я даже немного пожалел, что занесла нас нелёгкая в такую даль. Я мало общался с этим контингентом. Предрассудки, заложенные родителями-атеистами, прочно сидели в подсознании. Но вежливость, заложенная родителями же, не позволила с ходу грубить терпящему бедствие человеку.
— Каким же промыслом забросило вас в такую даль от родной обители?
— Сын мой работал в норвежской авиакомпании. Мы с матушкой приехали его навестить. Вышли порыбачить, а тут, воистину, конец света и наступил. Сын утонул, а матушка, видать, погибла в селении. Не мог никакой город устоять против бесовской силы. Вот, сижу в пустыне, замаливаю грехи наши тяжкие.
— Чем же вы живёте?
— Рыбой да святым духом.
— Вот что, отец Фёдор. Меня тоже так зовут, правда, стать родителем только готовлюсь. Живём мы на далёком острове. Паства большая, под две тысячи душ, но разных исповеданий. Хлеб имеем, кров строим. Храм в ближайшее время не обещаю, да и не знаю, примет ли такое решение наша светская власть. Зато поработать на строительстве города предоставим все возможности. Найдутся прихожане – спасайте их души, многие в этом нуждаются. После трудов насущных. Они больше думают о хлебе и тепле, многим досталось страшнее, чем даже вам. Не обижайтесь, но я должен сказать. Я не силён в духовных вопросах, а люди собрались очень разные. Не хотелось бы, чтобы у нас появились еретики и иноверцы. У нас одна вера – в свои силы и в будущее наших детей. Чтобы без мракобесия, простите за грубое слово.
— Бог один для всех людей, Фёдор. Только имя ему каждый народ назначил разное. Что Будда, что Магомет, что Христос – все оставили одни и те же заповеди. Не той я веры, которая считает единую себя правильной. У каждого свой Бог в душе. Не принесу я распрей в ваше общество, будь спокоен. Своим трудом и скит возвёл, и голодным не был. Сколько потребуется, столько и буду работать. Придёт мусульманин душу облегчить – сумею принять.
— Тогда собирайтесь.
Сборы были короткими, нечего и собирать-то было. Немаленький ростом священник занял место второго пилота, а щуплый на вид Ирвин скорчился в багажном отсеке, больше похожем на выдвижной ящик стола. Еле закрыл лючок. «Чайка» с трудом оторвалась от воды, и я всю дорогу прикидывал, с какой скоростью заходить на посадку, чтобы не отправить святого отца к его праотцам.
Он внимательно следил за моими манипуляциями, вслушивался в переговоры, которые я затеял с Майклом и Джоном с целью уточнения параметров приземления. На подходе к бухте Ковчег он подал голос в микрофон:
— Какая паспортная скорость посадки?
— Восемьдесят пять.
— Держите девяносто пять – сто, щитки на максимум, выравнивайтесь на трёх метрах и притирайтесь, очень плавно сбавляя обороты, ручку слегка на себя. Если разрешите, я попробую. Доводилось и похуже, с дырками в крыле.
— Что я слышу, святой отец?
— Не всегда я был святым. Разрешите представиться: майор запаса, пилот первого класса Гринёв. Штурмовая авиация. Три года Афганистана.
Хорошо, что шли на автопилоте. Штопор с моей стороны был бы гарантирован. Ну и дела!
Сел я всё же сам, но по его рекомендациям, и отец Фёдор удовлетворённо кашлянул в микрофон:
— Сколько часов налёта, сын мой?
— Уже под сотню, кто их тут считает?
— Неплохо для курсанта-первогодка.
— Спасибо. У нас лётного состава не хватает, но на вооружении только вертолёты и эта пташка.
— Натовские?
— Русские сюда не долетали.
— Много вы знаете. Вражеские аппараты не пробовал, но на двадцать четвёртом приходилось. На «Граче» не всегда успеешь заметить цель, а на вертушке медленно спускаешься с горы, и к стаду!
— Я вас завербовал, святой отец. Не отвертитесь. Готов за это даже заложить вам мою бессмертную душу.
— Не богохульствуй, сын мой. Принято. О душе потом поговорим.
На следующий день он щеголял в лётном комбинезоне, вёл специальные разговоры с пилотами вероятного противника и часами с закрытыми глазами ощупывал кнопки и рычаги в кабине трофейного вертолёта. Лунатизм какой-то. На мой вопрос о таком странном поведении Майкл ответил:
— Их учили любую кнопку находить рефлекторно, не глядя. Не отвлекаясь на мелочи от боя. Это старая школа, Фэд, сейчас таких пилотов уже не делают. Не хотел бы я его встретить над фиордами пару лет назад.
Потом святой отец сам вознёсся в небеса и учинил такой погром в соседней бухте с множеством скал и учебных целей, что Ник Шепард, отнюдь не мальчик в военном деле, сказал:
— Недаром нам говорили в те годы: не бойся большого охотника, бойся маленькой «лягушачьей лапки». Мы боялись, Фэд, — и в тот же вечер подружился с бывшим противником. Мало того, он забыл свои принципы и позволял себе называть его просто Фёдором, чтобы не путать нас при общении.
Настал день пуска электростанции. Произошло это безо всяких церемоний. В диспетчерской, построенной по специальному проекту, Андрей Иванович включил автоматику. Аппаратура взяла в параллель новый источник энергии с электростанцией «Феликса», затем береговые потребители были от теплохода отключены. Эту процедуру может с закрытыми глазами выполнить любой вахтенный механик. Все сто тридцать четыре здания Ковчега уже были оборудованы электрическими обогревателями и бытовым оборудованием, добытыми в бездонных пещерах Ливана. Работали мощные станки и строительная техника. Электромеханик щёлкнул тумблером. Прибор показал: 1272 киловатт пошли в отдельно построенную сеть. Мегаватт энергии! Мои глаза забегали по пультам в поисках кнопки запуска аварийного генератора. Сейчас выбьет, такой всплеск нагрузки даром не пройдёт! Но даже лампочки не мигнули. Электромеханик с улыбкой наблюдал за моим лицом. Он выучил реакции механиков, когда я под стол пешком ходил.
— «Дед», это малая доля мощности. Частота не просела и на десятую долю герца. Мы это сделали! – и пошёл жать руки незамужним девушкам и юношам, щёки которых не были знакомы с бритвой. Его обнимали и хлопали по плечу. Парни уже уносили миссис Джейн на руках в новенький ресторан, и она милостиво подставляла румяную щёчку поцелуям молодых людей. Петя млел в объятиях самых лучших красавиц, и я видел, что конкуренция среди них грозит перерасти во вражду. Слегка досталось и мне. Плохо помню, как Ева довела меня до дома. Я порывался ей рассказать про станцию, но она не вникала.
— Мало мне хвастунишки, так ещё и выпивоха в семье. Бедный ребёнок! – погладила округлившийся животик.
— Изредка выпивающий, — уточнил я непослушным языком. — Солнышко, ты не понимаешь. Я ведь тоже руку приложил, хоть бы похвалила. А знаешь, что сказал профессор Леви? Мы с такой мощностью станем непобедимыми! Такое событие!
— Спи уж, событие ты моё.
Был праздник по случаю открытия Дома собраний. Огромный зал вместил всех желающих, а таковых набралось тысячи полторы. Пришли все жители Ковчега, кроме лежачих больных, вахты на кораблях и на аэродроме, дежурных на постах раннего предупреждения, береговой защиты, операторов минных полей. Немало людей охраняло покой Ковчега, но каждый из нас получил от жизни достаточно уроков, чтобы понимать: надо. Нарядные, подтянутые, плотно пообедавшие люди мало напоминали бесправных узников и одиноких скитальцев, которыми были недавно. Радостно сверкали глаза, велись содержательные беседы, от стаек молодёжи и подростков доносились смех и шутки. Краснощёкие после лёгкого морозца малыши важно выступали за ручку с родителями. Их долго пичкали наставлениями перед выходом на люди, они со всех сил хранили серьёзность и сдерживали желание всё потрогать и везде побегать в этом шикарном зале. Мелькали знакомые лица, все раскланивались, а то и целовались друг с другом.
Были торжественные речи и детское пение. Открылся занавес, и мы увидели месье Жака со скрипкой, Ганса с виолончелью и Саида, явно взволнованного аншлагом. Но главное внимание привлёк чёрный сверкающий инструмент. Многим в зале он был обязан своим присутствием, многие помнили его вес и словечки в мой адрес. У рояля раскладывала партитуру стройная высокая женщина в шикарном бальном платье. Жак Риккардо начал длинную запутанную речь. Не всегда хороший музыкант может быть хорошим оратором.
— Да это же леди Нэнси Джейсон! – я услышал ноту благоговения в голосе Ника Шепарда. – Как она здесь оказалась?
— Вы её знаете, сэр?
— Это же величайшая пианистка! Фэд, стыдно не знать таких людей, вы же культурный человек.
— Я больше по морям.
— Разве у вас нет в каюте музыкальной аппаратуры?
— Петя её установил, но я даже не умею включать. У меня своя музыка – шумы машинного отделения. Я и во сне отличу ноту стартовавшего компрессора в аккорде главных двигателей и генераторов.
— Он и дома слышит только холодильник, шумы стиральной машины и вентилятор обогревателя, — прикончила Ева иллюзию друга о моей культурности. Надеру Петьке уши. Научил, понимаешь, гадостям. Или это Мари? Они часто проводят свободное время вдвоём. Осталось только словечки эти выучить. В доме скоро появится ребёнок, и его первые слова будут не «мама», а «мать твою». Я поёжился.
Ева внимательно следила за моим мыслительным процессом. Нежно прислонилась ко мне и сказала:
— Я шучу, мистер Шепард. С последнего похода он привёз несколько новых песен собственного сочинения. Голос, конечно, не ангельский, слух тоже, но под гитару, дуэтом, у нас получается сносно. Особенно, когда он только аккомпанирует.
— Вы – проказница, миссис Ева. Даже меня ввели в заблуждение. Талантливый человек – он во всём талантлив. Я убедился в этом, когда размышлял, где раздобыть цветы на могилу друга, заходящего на посадку впервые в жизни и без инструктора. Жду приглашения на ваш концерт.
— Мистер Ник, во-первых, песни на русском языке, вы не поймёте смысла. Во-вторых, под мою музыку может петь только Ева, и то из милосердия к собакам, которые собираются под окном и начинают выть.
— И, в-третьих, мы завтра отмечаем день рождения Фёдора, — добавила Ева. — Вам – персональное приглашение. Будут только самые близкие друзья, которые многое вынесли в жизни, вытерпят и наше пение, — я уже и сам забыл, что когда-то родился на свет! Спасибо, любимая.
— Если позволите, Ник, есть и четвёртый пункт в этой логической цепочке. В течение двухчасового совместного полёта Фёдор Ильич оставил кнопку внутренней связи нажатой. Он не заметил, а я имел удовольствие услышать его песни. Я сам немного музицирую, в две гитары это зазвучит. А тексты у него больше на английском. Наши друзья уже так отвыкли от родной речи, что разговаривают с акцентом.
Отец Фёдор был в строгом выутюженном костюме. Лишь аккуратно подстриженная борода выдавала принадлежность к служителям культа. В том, что дружба наша будет долгой и крепкой, я не сомневался. Мы с ним совершили несколько учебных вылетов, и я, наконец, понял, что значит летать. Алекс был хорошим пилотом, но учить не умел. Фёдор — умел. Он доказал, что даже малышка «Чайка» способна на высший пилотаж. Макс говорил, что у него стыло сердце, когда наблюдал за нашей акробатикой. А я начал отличать небо от земли после выхода из головокружительных пируэтов. Много повидавший, но сохранивший молодой задор, и главное – душу, человек был принят в нашу компанию в первые дни знакомства.
— Нэнси Джейсон чудом спаслась на Карибских островах, была эвакуирована Майклом в компании со своим продюсером, а по совместительству мужем, — Мари была в курсе всех новостей Ковчега благодаря обширным знакомствам, заведенным в ненавистном Максу кабинете. Мой друг держал её ладошку в своей ладони, рядом сидели болтающие о своём Люси и Сара. Я давно не видел такого покоя и умиротворения в его глазах. Он встретил мой взгляд, ответил по-нашему: «Да, дружище, так оно и есть!». Его глаза и во мне пробудили уверенность, что теперь всё станет лучше.
Зазвучали первые аккорды рояля. Подключились инструменты. Я действительно малокультурный человек. Ну не тянет меня на классику, вот я такой. Но эта музыка — потрясла. Зал замер, вслушиваясь в нежное пение скрипки. Вздрогнул от раскатистых грозных перекатов басов рояля, на фоне которых жалобным эхом плакала пастушья дудочка. Траурно прозвучали глухие скорбные ноты виолончели. Но вот пробудился ручеёк жизнерадостных переливов, он нарастал, он превратился в симфонию жизни! Детские голоса подключились к оркестру, сначала скорбно, затем всё радостней, и вот – высокий аккорд, кажется, уносит меня в безоблачное небо! У меня зачесались глаза. Некоторое время в зале стояла мёртвая тишина, прерываемая всхлипами женщин. Зал стоя аплодировал музыкантам и детскому хору, скромные букеты горных цветов падали к их ногам. Месье Жак и его оркестр кланялись, не скрывая слёз…
На несколько неприступных вершин посещённых нами островов Петя доставил вертолётом Майкла и установил обещанные ретрансляторы. Оснащённые специальными приёмниками, они получали записи по секретному каналу, и каждый час воспроизводили их в открытый эфир. Теперь на стандартных частотах звучала созданная талантами месье Жака музыкальная заставка и вступление:
— В эфире – радио Ковчег!
На многих языках передавались сведения о наших победах, назывались имена казнённых «хозяев жизни» и подробности их расставания с этой жизнью, перечень их преступлений и имена жертв. Сообщались списки спасённых людей, а вдруг найдутся родственники? Читались специальные лекции о методах выживания, рекомендации по маскировке от охотников на людей, о том, как бороться с мародёрами. Приводились наглядные примеры объединения людей в коммуны для взаимопомощи и противостояния преступникам в установлении власти силы. Передавались перечни частот и зоны приёма для связи с другими ретрансляторами, готовыми принять сигнал бедствия и передать его на специально созданную Петром приёмную станцию. Её оператором он назначил недавнего пленника Андрея Иванова. Монтируя очередную схему в радиорубке, выделенной ему на «Шельде», он ждал сигналов.
До поры стояла тишина. Длилась она недолго.
— Ковчег, твою мать! Я разыщу и прикончу тебя, где бы ты ни был. Быдло, что ты себе позволяешь? Ну, дождёшься! Чёрный пират Атлантики выставит тебе счёт!
Андрей включил аппаратуру, и в тысячах милях отсюда запеленговал радиостанцию пирата. То-то Петруха на обратном переходе переманил его с «Шельде», и они вечера напролёт паяли, монтировали и упаковывали схемы, потом вертолёт Майкла с трудом отрывался от палубы. Петя оценил коллегу, завязалась крепкая дружба – залог успеха любого предприятия.
Чёрный пират скитался у разгромленной базы на Карибах. Пытался глушить нашу станцию, но не преуспел: его радист не годился нашему электронщику в подмётки. Пусть пока гуляет, доберёмся и до него. Рекомендуем прокатится на Азоры и посмотреть, что его ожидает, болтающиеся на верёвке друзья расскажут. Так и было сказано в эфире, несколько раз названы его меняющиеся координаты, чтобы люди знали, где промышляет бандит. Кроме новых грязных ругательств, ничего поучительного Андрей не услышал в ответ. Добраться же до наших станций у бандита явно не было возможности.
Потом появился передатчик Кена. Он вышел на связь в двухстах сорока километрах от Ковчега, сигнал был устойчивый. Этот Кен сначала бодро передвигался по северным шхерам фиордов, но после передач координат Чёрного пирата повёл оседлый образ жизни. Он жаловался на голодную и холодную жизнь на островах и просил прислать за ним корабль. На холод жаловаться было грех: стояли плюсовые температуры, невзирая на превратившийся в мелкие вихри Гольфстрим, ранее согревавший эти края. Новая география. Снег выпал пару раз за всю зиму. Корабль мы не послали, но я на гидроплане и Майкл на своём вертолёте на бреющих высотах прибыли на остров в сорока милях от передатчика. Ночью мы с Ирвином поднялись на четыре тысячи футов и обследовали местность. В пяти милях от радиостанции Кена обнаружили то, что искали – костры большой стоянки. А когда спланировали и бесшумно пронеслись над лагерем, Ирвин рассмотрел фрегат. Его экипаж пировал на берегу у костров, видны были даже женские фигурки, прислуживающие очередным претендентам на царствование. Вызвали Майкла с Джоном. У них всё было готово. Ракетного залпа и пары бомб хватило кораблю с лихвой. В людей стрелять не стали. Посетили Кена. Взяли тёпленьким, допросили. Провокатор слышал взрывы, сразу всё понял:
— У нас нечего есть, кроме рыбы. Хотели поживиться на вашем судне, их встречается всё меньше, а жить-то хочется!
— Работать не пробовали? – вспомнил Ирвин слова Юргена.
— Пусть работают пленные, у нас их десятка два. Но их можно заставить только силой.
Знакомые всё речи.
— Мы высадим тебя на стоянке. Хотят жить – пусть отпустят пленников. Иначе перестреляем всех без разбору, времена сейчас жестокие. Вы остаётесь на месте, узники уходят на противоположную сторону острова. Когда мы убедимся, что все они целы – будем разговаривать дальше.
— А вы потом нас перебьёте.
— Тебя мы сейчас поднимем на тысячу метров и выбросим без парашюта.
— Понял, понял! Не горячитесь, я всё улажу!
Его таки выбросили из вертолёта, но с высоты десяти метров, в спасательном непроницаемом костюме. Он жабой шлёпнулся в тёмную воду и погрёб к берегу. Оттуда раздалось несколько выстрелов, но боевой машине это были блошиные укусы. Тихо барражируя над местностью, к рассвету мы с Ирвином обнаружили двадцать два человека, движущихся в указанную точку. Спрятав самолёт в укромном месте, в засаде изучаем гостей. Оружия нет, в лохмотьях. Мы на таких уже насмотрелись, сомнения исчезли. По их рассказам, особой жестокости пираты не проявляли. Держали бесплатную прислугу, заставляли рыбачить и рыться в помойках. К тому времени Иван Грозный уже прошёл большую часть пути на «Америке». Вскоре он оставляет нам бочки с горючим и боеприпасы, увозит людей на Ковчег. Что делать с пиратами? Совещаемся с командованием. Остров большой, есть плодородная земля, благословенная рыба. Сбрасываем им несколько парашютов с едой, медикаментами и снаряжением. Хочется верить, что они не пойдут по пути Хайкеса. Хотя мы с Ником снова возражали, а Майкл готов был разнести их стоянку в пыль. Шальная пуля повредила какой-то датчик на его машине. Ладно, пусть живут.
На обратном пути мы с Ирвином решили сделать крюк и осмотреть местность, ещё не исследованную никем из наших людей. Углубились в шхеры. Ничего примечательного. На очередном острове виден дым костра. Человек грамотно подаёт знаки руками. Облетаем на бреющем, а вдруг опять засада? Чисто. Я уже почти профессионально произвожу посадку, подруливаю к берегу. Крепкий пожилой мужчина радует глаз поношенной, но опрятной одеждой, в глазах нет той безысходности, которая ранит в сердце при встрече со страдальцами-одиночками.
— Командир корабля Солнцев, второй пилот Гаусс.
— Русский, что ли? Здравствуй, сын мой. Отец Фёдор, настоятель храма Святой Богородицы в Никольском, — по-русски отвечает мужчина.
Ирвин не понимает.
— Это русский священник, извини, он, видимо, не говорит по-английски.
— Почему же, мы обучены языкам, я сына трижды навещал, всегда без толмача обходился, — с хорошим произношением отвечает святой отец на английском.
Ну вот, теперь у нас и приход появится, только опиума для народа нам и не хватало. Не скрою, я даже немного пожалел, что занесла нас нелёгкая в такую даль. Я мало общался с этим контингентом. Предрассудки, заложенные родителями-атеистами, прочно сидели в подсознании. Но вежливость, заложенная родителями же, не позволила с ходу грубить терпящему бедствие человеку.
— Каким же промыслом забросило вас в такую даль от родной обители?
— Сын мой работал в норвежской авиакомпании. Мы с матушкой приехали его навестить. Вышли порыбачить, а тут, воистину, конец света и наступил. Сын утонул, а матушка, видать, погибла в селении. Не мог никакой город устоять против бесовской силы. Вот, сижу в пустыне, замаливаю грехи наши тяжкие.
— Чем же вы живёте?
— Рыбой да святым духом.
— Вот что, отец Фёдор. Меня тоже так зовут, правда, стать родителем только готовлюсь. Живём мы на далёком острове. Паства большая, под две тысячи душ, но разных исповеданий. Хлеб имеем, кров строим. Храм в ближайшее время не обещаю, да и не знаю, примет ли такое решение наша светская власть. Зато поработать на строительстве города предоставим все возможности. Найдутся прихожане – спасайте их души, многие в этом нуждаются. После трудов насущных. Они больше думают о хлебе и тепле, многим досталось страшнее, чем даже вам. Не обижайтесь, но я должен сказать. Я не силён в духовных вопросах, а люди собрались очень разные. Не хотелось бы, чтобы у нас появились еретики и иноверцы. У нас одна вера – в свои силы и в будущее наших детей. Чтобы без мракобесия, простите за грубое слово.
— Бог один для всех людей, Фёдор. Только имя ему каждый народ назначил разное. Что Будда, что Магомет, что Христос – все оставили одни и те же заповеди. Не той я веры, которая считает единую себя правильной. У каждого свой Бог в душе. Не принесу я распрей в ваше общество, будь спокоен. Своим трудом и скит возвёл, и голодным не был. Сколько потребуется, столько и буду работать. Придёт мусульманин душу облегчить – сумею принять.
— Тогда собирайтесь.
Сборы были короткими, нечего и собирать-то было. Немаленький ростом священник занял место второго пилота, а щуплый на вид Ирвин скорчился в багажном отсеке, больше похожем на выдвижной ящик стола. Еле закрыл лючок. «Чайка» с трудом оторвалась от воды, и я всю дорогу прикидывал, с какой скоростью заходить на посадку, чтобы не отправить святого отца к его праотцам.
Он внимательно следил за моими манипуляциями, вслушивался в переговоры, которые я затеял с Майклом и Джоном с целью уточнения параметров приземления. На подходе к бухте Ковчег он подал голос в микрофон:
— Какая паспортная скорость посадки?
— Восемьдесят пять.
— Держите девяносто пять – сто, щитки на максимум, выравнивайтесь на трёх метрах и притирайтесь, очень плавно сбавляя обороты, ручку слегка на себя. Если разрешите, я попробую. Доводилось и похуже, с дырками в крыле.
— Что я слышу, святой отец?
— Не всегда я был святым. Разрешите представиться: майор запаса, пилот первого класса Гринёв. Штурмовая авиация. Три года Афганистана.
Хорошо, что шли на автопилоте. Штопор с моей стороны был бы гарантирован. Ну и дела!
Сел я всё же сам, но по его рекомендациям, и отец Фёдор удовлетворённо кашлянул в микрофон:
— Сколько часов налёта, сын мой?
— Уже под сотню, кто их тут считает?
— Неплохо для курсанта-первогодка.
— Спасибо. У нас лётного состава не хватает, но на вооружении только вертолёты и эта пташка.
— Натовские?
— Русские сюда не долетали.
— Много вы знаете. Вражеские аппараты не пробовал, но на двадцать четвёртом приходилось. На «Граче» не всегда успеешь заметить цель, а на вертушке медленно спускаешься с горы, и к стаду!
— Я вас завербовал, святой отец. Не отвертитесь. Готов за это даже заложить вам мою бессмертную душу.
— Не богохульствуй, сын мой. Принято. О душе потом поговорим.
На следующий день он щеголял в лётном комбинезоне, вёл специальные разговоры с пилотами вероятного противника и часами с закрытыми глазами ощупывал кнопки и рычаги в кабине трофейного вертолёта. Лунатизм какой-то. На мой вопрос о таком странном поведении Майкл ответил:
— Их учили любую кнопку находить рефлекторно, не глядя. Не отвлекаясь на мелочи от боя. Это старая школа, Фэд, сейчас таких пилотов уже не делают. Не хотел бы я его встретить над фиордами пару лет назад.
Потом святой отец сам вознёсся в небеса и учинил такой погром в соседней бухте с множеством скал и учебных целей, что Ник Шепард, отнюдь не мальчик в военном деле, сказал:
— Недаром нам говорили в те годы: не бойся большого охотника, бойся маленькой «лягушачьей лапки». Мы боялись, Фэд, — и в тот же вечер подружился с бывшим противником. Мало того, он забыл свои принципы и позволял себе называть его просто Фёдором, чтобы не путать нас при общении.
Настал день пуска электростанции. Произошло это безо всяких церемоний. В диспетчерской, построенной по специальному проекту, Андрей Иванович включил автоматику. Аппаратура взяла в параллель новый источник энергии с электростанцией «Феликса», затем береговые потребители были от теплохода отключены. Эту процедуру может с закрытыми глазами выполнить любой вахтенный механик. Все сто тридцать четыре здания Ковчега уже были оборудованы электрическими обогревателями и бытовым оборудованием, добытыми в бездонных пещерах Ливана. Работали мощные станки и строительная техника. Электромеханик щёлкнул тумблером. Прибор показал: 1272 киловатт пошли в отдельно построенную сеть. Мегаватт энергии! Мои глаза забегали по пультам в поисках кнопки запуска аварийного генератора. Сейчас выбьет, такой всплеск нагрузки даром не пройдёт! Но даже лампочки не мигнули. Электромеханик с улыбкой наблюдал за моим лицом. Он выучил реакции механиков, когда я под стол пешком ходил.
— «Дед», это малая доля мощности. Частота не просела и на десятую долю герца. Мы это сделали! – и пошёл жать руки незамужним девушкам и юношам, щёки которых не были знакомы с бритвой. Его обнимали и хлопали по плечу. Парни уже уносили миссис Джейн на руках в новенький ресторан, и она милостиво подставляла румяную щёчку поцелуям молодых людей. Петя млел в объятиях самых лучших красавиц, и я видел, что конкуренция среди них грозит перерасти во вражду. Слегка досталось и мне. Плохо помню, как Ева довела меня до дома. Я порывался ей рассказать про станцию, но она не вникала.
— Мало мне хвастунишки, так ещё и выпивоха в семье. Бедный ребёнок! – погладила округлившийся животик.
— Изредка выпивающий, — уточнил я непослушным языком. — Солнышко, ты не понимаешь. Я ведь тоже руку приложил, хоть бы похвалила. А знаешь, что сказал профессор Леви? Мы с такой мощностью станем непобедимыми! Такое событие!
— Спи уж, событие ты моё.
Был праздник по случаю открытия Дома собраний. Огромный зал вместил всех желающих, а таковых набралось тысячи полторы. Пришли все жители Ковчега, кроме лежачих больных, вахты на кораблях и на аэродроме, дежурных на постах раннего предупреждения, береговой защиты, операторов минных полей. Немало людей охраняло покой Ковчега, но каждый из нас получил от жизни достаточно уроков, чтобы понимать: надо. Нарядные, подтянутые, плотно пообедавшие люди мало напоминали бесправных узников и одиноких скитальцев, которыми были недавно. Радостно сверкали глаза, велись содержательные беседы, от стаек молодёжи и подростков доносились смех и шутки. Краснощёкие после лёгкого морозца малыши важно выступали за ручку с родителями. Их долго пичкали наставлениями перед выходом на люди, они со всех сил хранили серьёзность и сдерживали желание всё потрогать и везде побегать в этом шикарном зале. Мелькали знакомые лица, все раскланивались, а то и целовались друг с другом.
Были торжественные речи и детское пение. Открылся занавес, и мы увидели месье Жака со скрипкой, Ганса с виолончелью и Саида, явно взволнованного аншлагом. Но главное внимание привлёк чёрный сверкающий инструмент. Многим в зале он был обязан своим присутствием, многие помнили его вес и словечки в мой адрес. У рояля раскладывала партитуру стройная высокая женщина в шикарном бальном платье. Жак Риккардо начал длинную запутанную речь. Не всегда хороший музыкант может быть хорошим оратором.
— Да это же леди Нэнси Джейсон! – я услышал ноту благоговения в голосе Ника Шепарда. – Как она здесь оказалась?
— Вы её знаете, сэр?
— Это же величайшая пианистка! Фэд, стыдно не знать таких людей, вы же культурный человек.
— Я больше по морям.
— Разве у вас нет в каюте музыкальной аппаратуры?
— Петя её установил, но я даже не умею включать. У меня своя музыка – шумы машинного отделения. Я и во сне отличу ноту стартовавшего компрессора в аккорде главных двигателей и генераторов.
— Он и дома слышит только холодильник, шумы стиральной машины и вентилятор обогревателя, — прикончила Ева иллюзию друга о моей культурности. Надеру Петьке уши. Научил, понимаешь, гадостям. Или это Мари? Они часто проводят свободное время вдвоём. Осталось только словечки эти выучить. В доме скоро появится ребёнок, и его первые слова будут не «мама», а «мать твою». Я поёжился.
Ева внимательно следила за моим мыслительным процессом. Нежно прислонилась ко мне и сказала:
— Я шучу, мистер Шепард. С последнего похода он привёз несколько новых песен собственного сочинения. Голос, конечно, не ангельский, слух тоже, но под гитару, дуэтом, у нас получается сносно. Особенно, когда он только аккомпанирует.
— Вы – проказница, миссис Ева. Даже меня ввели в заблуждение. Талантливый человек – он во всём талантлив. Я убедился в этом, когда размышлял, где раздобыть цветы на могилу друга, заходящего на посадку впервые в жизни и без инструктора. Жду приглашения на ваш концерт.
— Мистер Ник, во-первых, песни на русском языке, вы не поймёте смысла. Во-вторых, под мою музыку может петь только Ева, и то из милосердия к собакам, которые собираются под окном и начинают выть.
— И, в-третьих, мы завтра отмечаем день рождения Фёдора, — добавила Ева. — Вам – персональное приглашение. Будут только самые близкие друзья, которые многое вынесли в жизни, вытерпят и наше пение, — я уже и сам забыл, что когда-то родился на свет! Спасибо, любимая.
— Если позволите, Ник, есть и четвёртый пункт в этой логической цепочке. В течение двухчасового совместного полёта Фёдор Ильич оставил кнопку внутренней связи нажатой. Он не заметил, а я имел удовольствие услышать его песни. Я сам немного музицирую, в две гитары это зазвучит. А тексты у него больше на английском. Наши друзья уже так отвыкли от родной речи, что разговаривают с акцентом.
Отец Фёдор был в строгом выутюженном костюме. Лишь аккуратно подстриженная борода выдавала принадлежность к служителям культа. В том, что дружба наша будет долгой и крепкой, я не сомневался. Мы с ним совершили несколько учебных вылетов, и я, наконец, понял, что значит летать. Алекс был хорошим пилотом, но учить не умел. Фёдор — умел. Он доказал, что даже малышка «Чайка» способна на высший пилотаж. Макс говорил, что у него стыло сердце, когда наблюдал за нашей акробатикой. А я начал отличать небо от земли после выхода из головокружительных пируэтов. Много повидавший, но сохранивший молодой задор, и главное – душу, человек был принят в нашу компанию в первые дни знакомства.
— Нэнси Джейсон чудом спаслась на Карибских островах, была эвакуирована Майклом в компании со своим продюсером, а по совместительству мужем, — Мари была в курсе всех новостей Ковчега благодаря обширным знакомствам, заведенным в ненавистном Максу кабинете. Мой друг держал её ладошку в своей ладони, рядом сидели болтающие о своём Люси и Сара. Я давно не видел такого покоя и умиротворения в его глазах. Он встретил мой взгляд, ответил по-нашему: «Да, дружище, так оно и есть!». Его глаза и во мне пробудили уверенность, что теперь всё станет лучше.
Зазвучали первые аккорды рояля. Подключились инструменты. Я действительно малокультурный человек. Ну не тянет меня на классику, вот я такой. Но эта музыка — потрясла. Зал замер, вслушиваясь в нежное пение скрипки. Вздрогнул от раскатистых грозных перекатов басов рояля, на фоне которых жалобным эхом плакала пастушья дудочка. Траурно прозвучали глухие скорбные ноты виолончели. Но вот пробудился ручеёк жизнерадостных переливов, он нарастал, он превратился в симфонию жизни! Детские голоса подключились к оркестру, сначала скорбно, затем всё радостней, и вот – высокий аккорд, кажется, уносит меня в безоблачное небо! У меня зачесались глаза. Некоторое время в зале стояла мёртвая тишина, прерываемая всхлипами женщин. Зал стоя аплодировал музыкантам и детскому хору, скромные букеты горных цветов падали к их ногам. Месье Жак и его оркестр кланялись, не скрывая слёз…
