И вот уже на дворе лето тысяча девятьсот семьдесят седьмого года. Что я успел за минувшие три года? Не так уж много. Помог другу поступить в мореходку, познакомился и пару раз навестил Валентину. Рано нам ещё о чём-то серьёзном говорить. А по большому счёту, обычный юноша, возможно, чуть более развитый и взрослый не погодам, но причину мы знаем. Научился зарабатывать достойные и, главное, честные деньги. На сберкнижке лежало более трёх тысяч рублей, родители настояли. Для будущего студента – целое состояние. Для серьёзных дел – мелочь. Но к серьёзным делам меня пока никто не собирался допускать. Делать карьеру в комсомоле или даже в партии – с моими, вернее, родительскими связями перспективы невысокие. Рвануть в науку – да через двадцать лет профессора будут торговать женским бельём на рынках. Рядом с офицерами; военное дело меня никогда не привлекало. Тем более, что через два года вспыхнет Афганистан. А оно мне надо? В дипломаты? Так у послов свои дети есть, и никто это не отменял. Пойти в литературу? Тоска заест. Мне лавры плагиатора претят, а переводами я уже сделал себе некоторое имя. Всегда могу заработать приличную сумму. Вот бы компьютер, тогда вообще была бы халва, а не жизнь. Ничего, доживём и до интернета, уж там-то я побандитствую всласть. Но это позже, а поступать куда-то уже через год. Так, чтобы потом не жалеть об упущенных возможностях, да и грядущие глобальные изменения мне не нравились ни тогда, ни в этой жизни. Ну, хоть плачь, ничего умного в голову не приходит.
”В лётное училище охота”. ”Ты не забыл о судьбе Сергея? И ещё. Кто под одеялом с фонариком до полуночи читал? Зрение посадил, и это на всю жизнь. На комиссии сразу зарубят, разве что в инженерный состав. Гайки будешь крутить, а другие летать станут. Лучше удавиться. Но ты не переживай, ДОСААФ никто не отменял, и диплом лётчика-любителя я тебе гарантирую. Сам всю жизнь сожалел”.
А речка? Через два года в неё сойдут какие-то яды с вешними водами, и почти всё живое в ней погибнет! Я уже на своём мопеде проехал до самых верховий, обследуя возможный источник. Общался с людьми. Господи, сколько разной дряни хранилось на колхозных складах, а часто прямо под открытым небом! Моего авторитета не хватило бы, чтобы навести порядок. Тогда, в очередной раз побывав в Москве, я подключил прессу. Всё-таки уже успел обзавестись некоторыми знакомствами. Дал факты, фотографии, применил несколько дешёвых трюков, известных каждому журналюге жёлтой прессы двухтысячных нелёгких. Тема была воспринята, наехали репортёры, в центральных газетах прошла мощная кампания. Кое-кому на низах крепко дали по шапке, других напугали. Время было простое, люди ещё уважали и опасались печатного слова. Я лично посетил особо подозрительные хранилища. Даст Бог, отстоим родную природу, вот честное комсомольское! Да, из песни слова не выбросишь. С этим у нас строго, пришлось и мне в 15 лет учить устав Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи. Чёрт, аж пальцы заболели печатать столько букв. Но назвался попаданцем – так полезай в комсомол. Без него нынче никуда. Такова сермяжная правда жизни, как говорили два весёлых одессита.
Видно, придётся переучиваться в гуманитарии. Не очень-то и нравится, но пресса – это сила. А телевизор – страшнее атомной войны. В двадцать первом веке это не только я понимал. Уже в лихие девяностые в этом бизнесе появятся и настоящие деньги, и влияние. Нужен стартовый капитал. Притом не прихватизированная за взятки газетёнка, а живые деньги, желательно зелёные американские. Для закупки современного оборудования и хватких профессиональных работников микрофона и телекамеры. Скоро, буквально через семь-восемь лет Горбачёв начнёт перестройку и развал СССР. Противостоять лично я этому не смогу, даже на снайперский выстрел меня к меченому не подпустят. Не можешь победить мафию? Возглавь её! Не мной придумано. Вот тогда станут появляться интересные передачи, а за ними целые каналы. Мафия из откровенно уголовной в течение нескольких лет перекрасится в национальные цвета, нацепит значки партий, мантии судей и пиджаки депутатов. И так лихо примется грабить собственных граждан – Наполеон с Гитлером и Чингисханом в гробах будут ворочаться, саваны грызть. Мутные грядут времена, тёмные и опасные. Уцелеть, да ещё с нажитым честным непосильным трудом – ох нелегко будет. Значит, нужна крыша. Силовики или уголовники. Что тех, что других всегда презирал и разницы между ними особой не видел. Будем думать. А пока что – учиться, учиться и ещё раз учиться. Как и говорил великий Ленин.
Кстати, после своего попадания и преодоления лёгкого сопротивления юного меня, я занялся спортом. Не профессионально, но весьма серьёзно. Утренняя пробежка, летом — с купанием в реке, зимой – на лыжах, с обливанием, к ужасу мамы, холодной водой. Гимнастика с гантелями, турник. Всего-то подняться с постели на полчасика раньше. У меня и без того были неплохие данные, а сейчас невысокое (ну не дали родители большого роста), но мускулистое и гибкое тело привлекало приятные взгляды девушек. А ещё я познакомился поближе с парнем постарше, по имени Гриша. Он служил в ВДВ. В те времена службу ребята несли так, как надо, и за два года обучались многому. Гриша сначала отнекивался, но я починил ему мотоциклет, пообещал выучить игре на гитаре. В общем, сделал должником, и он согласился два раза в неделю тренировать меня в боевых искусствах. Может, это и сильно громко сказано, но Григорий сам был спортивного склада, и знал многие приёмы. Так у нас и повелось. Утренние совместные пробежки, а вечером, по договорённости (парень работал по сменам на заводе в райцентре) – тренировки. Летом – на лужайке за огородами, а зимой выпрашивал у отца ключи от школьного спортзала. Папа чуть в милицию не побежал после первой тренировки, еле успокоил. Учил Гриша без особой системы, начинали с постановки блоков и уходов от атаки, затем собственно удары, броски и захваты. Учил жёстко, ”как в армии”, и поначалу я частенько красовался боевыми синяками, рвавшими мамино сердце. Занимались без фанатизма, но регулярно, и к десятому классу мало кто из ровесников рисковал вступать со мной даже в дружеские поединки. Меня радовало даже не владение приёмами, а отсутствие страха при виде более крупного и сильного противника, каковым Гриша и являлся. Был он простой бесхитростный работяга, ”как все”, но слово умел держать. Мы если не стали друзьями, то хорошими приятелями наверняка. Я смутно помнил, что в проклятые девяностые он остался без работы, влип в какую-то уголовщину и сгинул бесследно, как тысячи ему подобных. Может, удастся спасти его от такой судьбы?
Жизнь была насыщенной. Порой не хватало времени. Родители заметили, что я сильно изменился за последние три года. Списали на переходной возраст. Впрочем, большинство изменений их радовали, хотя некоторые немного напрягали, как то излишняя самостоятельность и настойчивость. Я сам себя содержал, даже подбрасывал частенько в семейный бюджет немалые суммы. Сам выбирал одежду (в Москве завёл полезные знакомства в магазинах и среди фарцовщиков), сам ездил по своим делам, сам решал возникающие проблемы. Сам договаривался с издателями и даже переписывался с известными зарубежными писателями, что повергало в прострацию добропорядочных советских граждан. Слово ”цензура” ещё никто не отменял, поэтому письма я писал крайне осторожно и только тем, кого мне подсказывало послезнание. На моё предложение перевести их произведения на великий и могучий они с готовностью высылали мне свои книги, так что с первоисточниками проблем не возникало. Кто же откажется от дополнительного авторского гонорара? Ни один мой перевод не был задроблен всякими худсоветами, практически все произведения были опубликованы в разных издательствах. Наоборот, за них стали бороться, а в среде московских переводчиков даже начались интрижки против моей персоны, мною проигнорированные. Хотелось автомобиль, и не какой-нибудь ”Жигулёнок”, а иномарку. В Москве можно было достать (это слово хорошо помнят многие!), но мне было только семнадцать. Не поймут, а на водительские права я уже учился. Вот осенью отмечу совершеннолетие – и получу. Здесь мне машина не нужна, а в большом городе посмотрим. Транспорта на дорогах сейчас совсем мало, это стало для меня вторым ”культурным шоком” после попадания. Первый же – это пища. Натуральная пища! Вкуснейший душистый хлеб, сливочное, именно сливочное масло, обруганная, а затем с ностальгией вспоминаемая докторская колбаска и даже лимонад из натуральной эссенции, а не из отходов нефтехимии. Я уже молчу про мамины борщи, бабушкины пироги и огромные раки, пойманные собственными искусанными руками и сваренные с укропчиком! Иногда, конечно, хотелось запить их настоящим ”Жигулёвским”, но до 18-летия я себе это не позволял. Хотя не без того, ведь в обществе живём. Бывали дни рождения у друзей и родственников, и от стаканчика-другого лёгкого сухого винца отказываться было неудобно. Вина тоже были натуральные, не суррогаты двухтысячных. Но не более. Под хорошую закуску. Сколько судеб переломал алкоголь – не каждая война сравнится.
За лето я переделал кучу дел. Отправил издателям две новые повести. Между прочим, по большому блату купил импортную электрическую печатную машинку. Такого дефицита даже в областном совете не было! Помогал родителям с переездом и обустройством в новом доме, да и огородик у нас был немаленький, хотя грех сказать, чтобы меня с сестрой так уж часто на него привлекали. В Москве посетил университет и узнал правила приёма на журфак, пообщался со студиозусами. Нормально так, мне понравилось. Особенно в общежитии. Наш командир роты получил бы удар, увидев там такое! Целых три девичьих этажа! Нет, надо прожить пять лет в экипаже мореходки, чтобы это понять. Под конец лета ездил в Одессу встречать окрылённого Федю с первой плавательной практики, затем вместе с ним – на недельку в Ялту. Денег улетела прорва, ибо с нами поехал и Николай, а Ялта в сезон – это вам не это. Правда, ребята уже и сами слегка подзаработали, но отдыхать скромно я был не расположен. Славно провели время, даже с намёками на курортный роман. Впрочем, ребята этого не узнали. А уж морских басен наслушался от этих салабонов! Да все, от древности, обросшие такими ракушками! Бог ты мой, неужели и я таким был тридцать восемь лет тому вперёд? Насмеялся от души, радуясь за друзей и восхищаясь их простотой. Ввинтил парочку профессиональных терминов по теме, чем заслужил у них уважение. Да, молодость, ты прекрасна! Правда, когда катались на катере, случилась небольшая качка, и ребята слегка позеленели. Я же спокойно попивал слабенький коктейль, а юный Вовка вовремя был мною остановлен при попытке подначить товарищей. Нельзя так с друзьями. Всё у них будет хорошо. А обидеть можно на всю жизнь. Не так их много, друзей, чтобы разбрасываться из-за морской болезни. Переболеют, все это проходят, кто моряком быть хочет.
Свою попаданскую тайну я хранил ото всех. Это не подлежит обсуждению. Не хватало мне оказаться в лапах кровавой гебни или на лабораторном столе. Это пускай герои, попавшие в тело Сталина, Берии или Гитлера выпендриваются и меняют мир. А мы люди простые, на нашем, так сказать, уровне. Получится – подкорректируем, но много ли выйдет? Поживём – увидим.
”В лётное училище охота”. ”Ты не забыл о судьбе Сергея? И ещё. Кто под одеялом с фонариком до полуночи читал? Зрение посадил, и это на всю жизнь. На комиссии сразу зарубят, разве что в инженерный состав. Гайки будешь крутить, а другие летать станут. Лучше удавиться. Но ты не переживай, ДОСААФ никто не отменял, и диплом лётчика-любителя я тебе гарантирую. Сам всю жизнь сожалел”.
А речка? Через два года в неё сойдут какие-то яды с вешними водами, и почти всё живое в ней погибнет! Я уже на своём мопеде проехал до самых верховий, обследуя возможный источник. Общался с людьми. Господи, сколько разной дряни хранилось на колхозных складах, а часто прямо под открытым небом! Моего авторитета не хватило бы, чтобы навести порядок. Тогда, в очередной раз побывав в Москве, я подключил прессу. Всё-таки уже успел обзавестись некоторыми знакомствами. Дал факты, фотографии, применил несколько дешёвых трюков, известных каждому журналюге жёлтой прессы двухтысячных нелёгких. Тема была воспринята, наехали репортёры, в центральных газетах прошла мощная кампания. Кое-кому на низах крепко дали по шапке, других напугали. Время было простое, люди ещё уважали и опасались печатного слова. Я лично посетил особо подозрительные хранилища. Даст Бог, отстоим родную природу, вот честное комсомольское! Да, из песни слова не выбросишь. С этим у нас строго, пришлось и мне в 15 лет учить устав Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодёжи. Чёрт, аж пальцы заболели печатать столько букв. Но назвался попаданцем – так полезай в комсомол. Без него нынче никуда. Такова сермяжная правда жизни, как говорили два весёлых одессита.
Видно, придётся переучиваться в гуманитарии. Не очень-то и нравится, но пресса – это сила. А телевизор – страшнее атомной войны. В двадцать первом веке это не только я понимал. Уже в лихие девяностые в этом бизнесе появятся и настоящие деньги, и влияние. Нужен стартовый капитал. Притом не прихватизированная за взятки газетёнка, а живые деньги, желательно зелёные американские. Для закупки современного оборудования и хватких профессиональных работников микрофона и телекамеры. Скоро, буквально через семь-восемь лет Горбачёв начнёт перестройку и развал СССР. Противостоять лично я этому не смогу, даже на снайперский выстрел меня к меченому не подпустят. Не можешь победить мафию? Возглавь её! Не мной придумано. Вот тогда станут появляться интересные передачи, а за ними целые каналы. Мафия из откровенно уголовной в течение нескольких лет перекрасится в национальные цвета, нацепит значки партий, мантии судей и пиджаки депутатов. И так лихо примется грабить собственных граждан – Наполеон с Гитлером и Чингисханом в гробах будут ворочаться, саваны грызть. Мутные грядут времена, тёмные и опасные. Уцелеть, да ещё с нажитым честным непосильным трудом – ох нелегко будет. Значит, нужна крыша. Силовики или уголовники. Что тех, что других всегда презирал и разницы между ними особой не видел. Будем думать. А пока что – учиться, учиться и ещё раз учиться. Как и говорил великий Ленин.
Кстати, после своего попадания и преодоления лёгкого сопротивления юного меня, я занялся спортом. Не профессионально, но весьма серьёзно. Утренняя пробежка, летом — с купанием в реке, зимой – на лыжах, с обливанием, к ужасу мамы, холодной водой. Гимнастика с гантелями, турник. Всего-то подняться с постели на полчасика раньше. У меня и без того были неплохие данные, а сейчас невысокое (ну не дали родители большого роста), но мускулистое и гибкое тело привлекало приятные взгляды девушек. А ещё я познакомился поближе с парнем постарше, по имени Гриша. Он служил в ВДВ. В те времена службу ребята несли так, как надо, и за два года обучались многому. Гриша сначала отнекивался, но я починил ему мотоциклет, пообещал выучить игре на гитаре. В общем, сделал должником, и он согласился два раза в неделю тренировать меня в боевых искусствах. Может, это и сильно громко сказано, но Григорий сам был спортивного склада, и знал многие приёмы. Так у нас и повелось. Утренние совместные пробежки, а вечером, по договорённости (парень работал по сменам на заводе в райцентре) – тренировки. Летом – на лужайке за огородами, а зимой выпрашивал у отца ключи от школьного спортзала. Папа чуть в милицию не побежал после первой тренировки, еле успокоил. Учил Гриша без особой системы, начинали с постановки блоков и уходов от атаки, затем собственно удары, броски и захваты. Учил жёстко, ”как в армии”, и поначалу я частенько красовался боевыми синяками, рвавшими мамино сердце. Занимались без фанатизма, но регулярно, и к десятому классу мало кто из ровесников рисковал вступать со мной даже в дружеские поединки. Меня радовало даже не владение приёмами, а отсутствие страха при виде более крупного и сильного противника, каковым Гриша и являлся. Был он простой бесхитростный работяга, ”как все”, но слово умел держать. Мы если не стали друзьями, то хорошими приятелями наверняка. Я смутно помнил, что в проклятые девяностые он остался без работы, влип в какую-то уголовщину и сгинул бесследно, как тысячи ему подобных. Может, удастся спасти его от такой судьбы?
Жизнь была насыщенной. Порой не хватало времени. Родители заметили, что я сильно изменился за последние три года. Списали на переходной возраст. Впрочем, большинство изменений их радовали, хотя некоторые немного напрягали, как то излишняя самостоятельность и настойчивость. Я сам себя содержал, даже подбрасывал частенько в семейный бюджет немалые суммы. Сам выбирал одежду (в Москве завёл полезные знакомства в магазинах и среди фарцовщиков), сам ездил по своим делам, сам решал возникающие проблемы. Сам договаривался с издателями и даже переписывался с известными зарубежными писателями, что повергало в прострацию добропорядочных советских граждан. Слово ”цензура” ещё никто не отменял, поэтому письма я писал крайне осторожно и только тем, кого мне подсказывало послезнание. На моё предложение перевести их произведения на великий и могучий они с готовностью высылали мне свои книги, так что с первоисточниками проблем не возникало. Кто же откажется от дополнительного авторского гонорара? Ни один мой перевод не был задроблен всякими худсоветами, практически все произведения были опубликованы в разных издательствах. Наоборот, за них стали бороться, а в среде московских переводчиков даже начались интрижки против моей персоны, мною проигнорированные. Хотелось автомобиль, и не какой-нибудь ”Жигулёнок”, а иномарку. В Москве можно было достать (это слово хорошо помнят многие!), но мне было только семнадцать. Не поймут, а на водительские права я уже учился. Вот осенью отмечу совершеннолетие – и получу. Здесь мне машина не нужна, а в большом городе посмотрим. Транспорта на дорогах сейчас совсем мало, это стало для меня вторым ”культурным шоком” после попадания. Первый же – это пища. Натуральная пища! Вкуснейший душистый хлеб, сливочное, именно сливочное масло, обруганная, а затем с ностальгией вспоминаемая докторская колбаска и даже лимонад из натуральной эссенции, а не из отходов нефтехимии. Я уже молчу про мамины борщи, бабушкины пироги и огромные раки, пойманные собственными искусанными руками и сваренные с укропчиком! Иногда, конечно, хотелось запить их настоящим ”Жигулёвским”, но до 18-летия я себе это не позволял. Хотя не без того, ведь в обществе живём. Бывали дни рождения у друзей и родственников, и от стаканчика-другого лёгкого сухого винца отказываться было неудобно. Вина тоже были натуральные, не суррогаты двухтысячных. Но не более. Под хорошую закуску. Сколько судеб переломал алкоголь – не каждая война сравнится.
За лето я переделал кучу дел. Отправил издателям две новые повести. Между прочим, по большому блату купил импортную электрическую печатную машинку. Такого дефицита даже в областном совете не было! Помогал родителям с переездом и обустройством в новом доме, да и огородик у нас был немаленький, хотя грех сказать, чтобы меня с сестрой так уж часто на него привлекали. В Москве посетил университет и узнал правила приёма на журфак, пообщался со студиозусами. Нормально так, мне понравилось. Особенно в общежитии. Наш командир роты получил бы удар, увидев там такое! Целых три девичьих этажа! Нет, надо прожить пять лет в экипаже мореходки, чтобы это понять. Под конец лета ездил в Одессу встречать окрылённого Федю с первой плавательной практики, затем вместе с ним – на недельку в Ялту. Денег улетела прорва, ибо с нами поехал и Николай, а Ялта в сезон – это вам не это. Правда, ребята уже и сами слегка подзаработали, но отдыхать скромно я был не расположен. Славно провели время, даже с намёками на курортный роман. Впрочем, ребята этого не узнали. А уж морских басен наслушался от этих салабонов! Да все, от древности, обросшие такими ракушками! Бог ты мой, неужели и я таким был тридцать восемь лет тому вперёд? Насмеялся от души, радуясь за друзей и восхищаясь их простотой. Ввинтил парочку профессиональных терминов по теме, чем заслужил у них уважение. Да, молодость, ты прекрасна! Правда, когда катались на катере, случилась небольшая качка, и ребята слегка позеленели. Я же спокойно попивал слабенький коктейль, а юный Вовка вовремя был мною остановлен при попытке подначить товарищей. Нельзя так с друзьями. Всё у них будет хорошо. А обидеть можно на всю жизнь. Не так их много, друзей, чтобы разбрасываться из-за морской болезни. Переболеют, все это проходят, кто моряком быть хочет.
Свою попаданскую тайну я хранил ото всех. Это не подлежит обсуждению. Не хватало мне оказаться в лапах кровавой гебни или на лабораторном столе. Это пускай герои, попавшие в тело Сталина, Берии или Гитлера выпендриваются и меняют мир. А мы люди простые, на нашем, так сказать, уровне. Получится – подкорректируем, но много ли выйдет? Поживём – увидим.
